11 апреля 2018 г.

Анна Чальцева. Орхан Памук и жизнь

Примечание. Это эссе якобы основано на анализе философии книг Орхана Памука «Мои странные мысли» и «Музей невинности». Я и в самом деле буду использовать здесь содержание этих двух книг как платформу для отталкивания и как источник примеров. Но вся важность их для этой работы заключается в том, что они спровоцировали в моей голове определенные рассуждения, которые я здесь изложу. Рассуждения эти как таковые не являются эксклюзивным порождением сюжета этих книг, так как сами эти книги, по крайней мере, как я их понимаю, являются либо порождением подобных же рассуждений, либо другим их вариантом.
Понятие счастья в его каждодневном употреблении терминологически очень размытое, но интуитивно достаточно очевидное. В очень общей форме – что-то светлое, с размахом и от души, делающее жизнь легче и приятней. Все стремятся к счастью. Как минимум, периодически и интуитивно – те, кто берут на себя смелость отрицать счастье как необходимость и основополагающую ценность. Ведь невозможно брать на себя смелость каждую секунду своего существования. Счастье во многом сводится к желанию легкости, сбрасывании этого подспудно гнетущего бремени бытия.
Еще одна вещь, которая считается важной для полноценной жизни – гибкость. То есть, удачное сочетание твоих свойств и твоей ситуации. Скажем, утрируя, расклад, при котором человек непременно хочет работать телефонистом в 21в. не очень удачен для него; влюбленный, изнывающий от того, что он чувствует и не могущий ничего поделать с этим и вообще почти ничего не могущий, кроме как не мочь со своим состоянием ничего поделать, - также потенциальный объект сочувствия. Вопрос не в том, правилен ли этот взгляд или нет, а в том, что в обоих вышеприведенных случаях человеку из-за его «неисправностей» участвовать в жизни легче явно не будет. В нашем сознании происходит смешение понятий легкости и того, что англичане называют fulfilment, а Мамардашвили – возможностью  «сбыться».
Вышесказанное во многом связано с и провоцирует следующее представление: жизнь должна быть в постоянном развитии, устремлении и более или менее оптимистичном движении вперед. Любой признак остановки не приветствуется и считается чем-то, если не уже, то, по крайней мере, потенциально опасным. Любая «остановка» в легкости лишь постольку является ценной, поскольку преодолевается и становится «шагом» к тому, чтобы продолжать «сбываться».
Нельзя сказать, что подобное отношение не является зачастую оправданным. Но насколько верно определен корень проблемы? Ведь подобные остановки часто воспринимаются как зло сами по себе, потому что ты не движешься. Но я бы сказала, что проблема здесь не в отсутствии движения, не в том, что не движешься, а в том, что не живешь. Более того, я скажу, что жизнь и отсутствие этого «движения» не являются взаимоисключающими понятиями, но наше видение делает их таковыми.
Пришло время объяснить, а причем здесь, собственно, Памук. В «Музее невинности», в общих словах, описывается любовь Кемаля, турецкого нувориша, сына успешного бизнесмена, чья семья принадлежит к кругу европеизированной стамбульской элиты, к девушке Фюсун. Они некоторое время встречаются в старой квартире Кемаля, но их отношения отягощены грядущей помолвкой героя с его невестой Сибель. В итоге Кемаль расторгает помолвку и всю свою жизненную энергию сосредоточивает на поисках переехавшей неизвестно куда Фюсун. На протяжении десятилетия он посещает дом вновь найденной, но вышедшей замуж, Фюсун, ужиная с ней, ее родителями и мужем. Он иногда «берет» вещи из их дома и уносит их в свою старую квартиру, где создает свои «музей невинности», «музей терпения», «музей радости» и т.д. После гибели Фюсун, Кемаль решает создать настоящий музей, для чего на протяжении многих лет изучает музейные коллекции по всему миру. В конце книги он заявляет, что хотел бы, чтобы посетители его музея знали, что он «прожил счастливую жизнь».
Что же касается книги «Мои странные мысли», то главный герой Мевлют всю свою жизнь продает бузу (слабоалкогольный турецкий напиток) на улицах, не переставая делать это даже тогда, когда в Турции конца XXв. и начала XXI буза оказывается почти забытой.
С точки зрения счастья как легкости, так и с точки зрения устремления вперед, жизни Кемаля и Мевлюта вряд ли могут претендовать на образцовость. Более того, отследив эти жизни как целое, мы не захотим прожить свою жизнь так же с точки зрения ее фактического содержания, объективных событий, имевших в ней место. Тем не менее, переживаемое послевкусие этих книг порождает смутное подозрение, что «сбыться» им все же удалось.
На мой взгляд, фундаментальная ошибка многих людей, мешающая им «сбываться» заключается в смешении этого желания (желания чувствовать свой смысл, как-то оправдать свое существование) с легкостью, с исполнением их желаний. Это актуально равно как для людей, чьи желания в целом реализуются, так и для тех, у кого с этим похуже. Вот ты ждешь чего-то – кофе с утра, недели выходных в Норвегии, чьи фьорды наконец принесут тебе душевное спокойствие и радость, ждешь, пока тебе напишет человек, в которого ты влюблен, ждешь, когда закончишь университет и съедешь от родителей и вот там-то будет тебе свобода и независимость. Это происходит и вот, во время поглощения кофе ты уже волнуешься о том, что же будет вечером, отпуск в Норвегии не приносит такой уж радости (как раз-таки потому, что слишком пытаешься ее там обнаружить, не понимая, что это всегда признак чего-то,  а не самодостаточное явление), человек пишет, а тебе хочется, чтобы он писал еще, заканчиваешь университет и все еще не чувствуешь безусловного и неоспоримого дуновения ветра свободы на своем затылке. То есть, вся жизнь как бы переносится в будущее, в котором единственная гарантия – ее конец. Но это же воплощенное противоречие в себе. Мы ждем будущего для того, чтобы его прожить. В таком случае, если быть последовательным, то необходимо отказаться от будущего, ведь прожить можно исключительно настоящее. И даже если дни твои заняты прошлым или будущим, для того, чтобы в этот момент жить, необходимо осознавать, что живешь не самим прошлым, не самим будущим, а своим мышлением о них, происходящим не когда-нибудь, а в данный момент. Не то чтобы жить нужно с тем, что есть, но это единственное «можно». Нельзя искать осмысленности, радости, красоты как нечто самостоятельно существующего. Это все – признаки ситуации. А ситуация – всегда сейчас и обнаружить ее признаки можно только в данный момент и никогда более. (Это не означает, что вдохновляясь чем-либо, намеченным на будущее, мы перестаем «жить». Штука в том, что вдохновлены мы сейчас.)
Это приводит нас к заключению, что жизнь – статична. Стремление к жизни существует в нас самих, и оно вневременно. Чтобы нам попытаться понять, имеет ли смысл жизнь того или иного человека, стоит смотреть на процесс, а не на результат. Мевлют из «Моих странных мыслей» все время был в процессе. Книга завершается так: «Он шагал вниз, словно в бесконечность, по какой-то улочке по направлению к Золотому Рогу, и в этот момент у него перед глазами ожила картина, которую он видел с балкона Сулеймана. Он тут же понял, что хочет сказать городу, что хочет записать на его стенах. Это было и его официальное, и его личное мнение; то была и воля его сердца, и воля его слова. Он произнес эти слова сам себе.
«Больше всего на свете я любил Райиху».»
История его семейной жизни такова: он встречает девушку Самиху на свадьбе, видит ее глаза и не может забыть. Он решает писать ей письма. Но, спросив брата о ее имени, слышит от него имя ее сестры – Райихи. Брат Сулейман сам влюблен в Самиху и решает поэтому дезинформировать Мевлюта. В итоге, когда доходит до похищения (с согласия девушки, естественно), то оказывается, что украли не ту. Мевлют же смиряется с ситуацией, понимая, что пути назад нет. Их семейная жизнь, изображенная в романе, не идеальная, но подлинная и искренняя. Самиха позже выходит замуж, но, когда она в последствии уходит от мужа, то, овдовевший к тому времени, Мевлют на ней женится. Но в итоге «больше всего на свете он любил Райиху». Он смог полюбить ее, потому что его настоящее не было обескровлено упрямством ожидания. Он умел смотреть, прежде чем увидеть.
Кемаль, когда говорит о тех годах, когда он чуть ли не каждый вечер проводил у Кескинов (семья Фюсун), наблюдая, как Фюсун курит, восхищается Грейс Келли, раздражается или радуется, призывает нас смотреть на это не как на четыре года времени, проведенного подозрительно безрезультатно и мучительно, но как на полторы тысячи вечеров, проведенных рядом с любимым человеком.
Жить в данный момент для Кемаля было императивом - никакого другого момента, никакой гарантии этого другого момента у него не было. Постоянная и действительно обременительная необходимость конструировать себя снова и снова не оставила Кемалю другого выбора, кроме как жить в каждый данный момент.
Есть одна любопытная вещь. Из всего вышесказанного так или иначе следует, что "сбываться" в настоящем - занятие нелегкое, требующее концентрации на факте актуальности и, более того, на необходимости этой самой концентрации. Получается чуть ли не парадоксальная ситуация: жить и, следовательно, быть собой можно исключительно сейчас, но одновременно необходимо и осознание этого "сейчас", помещение себя туда. А это, в свою очередь, подразумевает выход за свои пределы и взгляд со стороны, т.е. ты уже будто и не ты получаешься. Но противоречия здесь нет. У людей есть несколько конфликтующих желаний одновременно. До неприличия банальный пример. С одной стороны, вкусна венгерка с творогом; с другой - ты уже поел и знаешь, что действительно не любишь ощущать чрезмерную кулинарную отягощенность. Выбор не в пользу венгерки является правильным, т.к. проистекает из стремления «я» к целостности самоощущения, тогда как желание венгерку все-таки съесть – желание не личности, а той ее части, которая знает, что венгерка вкусная, а значит, она принесет мне радость. Жить – это пытаться сохранить свои части в едином пучке, ежеминутно потрясаемом центробежными силами. Кемаль мог впадать в пессимизм и декаденствовать (что он иногда и делал) по поводу своих многолетних мучений и последующей гибели Фюсун, когда «счастье» было близко, как никогда. Но только в усилии «собирания» себя, он видел, его чувство – не только не зло для него, но и не может быть им, так как он этим чувством был создан. Самоненависть же на макроуровне не свойственна человеку. То же можно сказать о Кемале – тяжело быть бедным торговцем бузой, когда все вокруг хотят быть богатыми и современными. Но обращение к себе эту тяжесть преобразует в самодостаточную личностнообразующую ценность.
Итак, к чему мы пришли. Жить – осознавать актуальность, постоянно воссоздавая ее. Актуальное – то, что имеет значение сейчас, происходит с нами сейчас, кроме того, то, что в физическом времени происходило в прошлом, в нашем сознании может происходить и в данный момент. Из необходимости воссоздавания актуальности вытекает необходимость структурирования хаоса, который есть естественное наше состояние. Но в состоянии хаоса мы концентрируемся сугубо на одной из наших частей, как карта ляжет, игнорируя остальные и поэтому извращая как суть того, на чем концентрируемся, так и нашу собственную суть, заключающуюся в сочетании различных смыслов. Таким образом, воссоздание актуальности – попытка воссоздания порядка в нас самих, тех, кем мы являемся в данный момент.
Эта философия, как и любая другая (иначе зачем вообще было ей «заниматься»), претендует на универсальность. К тому же, она сводит нелегкую задачу поддержания процесса жизни к реализуемым в любой момент вещам, делая возможность реализации этой задачи фактически независимой от внешних обстоятельств. И, если принимать мнение Бертрана Рассела том, что главное, что может сделать философия – «учить тому, как жить без уверенности, и в то же время не быть парализованным нерешительностью», это не так и мало.

Комментариев нет:

Отправить комментарий